Кара

Рассказ Даниила Дегтярёва из Сузунской школы № 1 участвует в региональном этапе Всероссийского конкурса творческих проектов «Моя семейная реликвия»

Осень, как обычно, сопровождалась обильными дождями, будто богов на небесах, как и людей, одолевала хандра, и они поддавались порыву плача.

В старом домике, которому почти любой бы дал только одну характеристику — халупа — тускло из окон разливался горячий жёлтый свет. Иногда в этих окнах из стороны в сторону метались силуэты.

— Вань, ещё тут потекло! Неси чё-нить! — прозвучал старый женский хрипловатый и шепелявый голосок.

— Да-да, сейчас, баб, найду только, — ответил молодой паренёк, уже роющийся в закромах старого шкафа в поисках любой тары.

Найдя какой-то весь запылённый бидон, Ваня улыбнулся и понёс его своей бабушке. Та сидела на кресле во второй из двух комнат дома, а перед ней на полу простирались всякие тазики, вёдра и прочее, прочее, прочее, во что капала вода с крыши. Было ощущение, что скоро дело дойдёт до стаканов и тарелок. Вот таких размеров были проблемы с крышей.

— Вон туда, — указывала бабушка внуку своим морщинистым пальцем на место, где с потолка падали капли дождевой воды, намачивая края старого-престарого ковра.

Ваня исполнил указание и подставил бидон, обезопасив ещё один участок пола от потопа.

— Кажется, всё, — устало выдохнул он, садясь на диван напротив кресла, — надеюсь, больше нигде не закапает.

Бабушка кивнула, а после с неким усилием поднялась с кресла и пошла к углу комнаты. В том углу, который был подобием сухой пустыни в этих влажных джунглях, на полочке стояла икона Семистрельной Богородицы, стрелы на которой были изображены не в виде стрел, а в виде ножей.

Смуглые морщинистые руки сложились в молитвенной позе, а дрожащие губы начали безмолвно двигаться. Наступило молчание, во время которого слышался только стук капель дождя, падающих с потолка.

Тишину прервал Ваня:

— Насколько я помню, когда я родился, эта икона уже была у тебя.

— Да, я нашла её на пепелище после пожара, — хитро улыбнувшись, сказала бабушка.

Лицо внука превратилось в прямое олицетворение фразы «правда что ли?», ибо таких подробностей о жизни бабушки доселе он не слышал.

Видя это выражение, бабушка продолжила:

— Да. Эта история произошла, когда я была ещё маленькой, — бабушка, начиная длительный рассказ, уселась поудобнее.

Это было лето сорок первого. Жизнь шла своим спокойным чередом. В селе никто и не подозревал, что где-то там, в большой политике, творился сущий хаос. Так лишь изредка доходили из города какие-то слухи, но не более.

Лишь когда по нашим полям и дорогам покатились немецкие танки (а покатились они довольно быстро, ибо жили мы около границы), все люди осознали, что прежней жизнь не будет.

Стремительно пришедшая война не дала советской власти времени, чтобы мобилизовать силы деревни, потому почти все жители с трепетом перед захватчиками сидели по домам, надеясь, что те, ограбив сараи, не захотят навестить и хозяев.

Некоторые смельчаки пытались уйти. Собирали минимум вещей и под покровом ночи по самым скрытым дорожкам уходили в леса, после чего либо становились партизанами, либо пытались уйти на дружественную территорию через спокойные участки фронта. Однако прадед был не в их числе.

Боясь и воевать, и просто быть расстрелянным, он с первых дней под предлогом того, что пытается обеспечить безопасность маленькой мне да своим престарелым родителям, начал сотрудничать с немцами.

У прадеда были немецкие корни, и по человеческому интересу он учил язык, что очень ему подсобило. Мало того, что он смог преодолеть языковой барьер с немцами, так они ещё приняли такого представителя деревни тепло, ибо он выглядел кровно более чисто, чем остальные.

И так прадед стал связующей цепью между жителями деревнями и захватчиками. Ему пришлось уговорить некоторых жителей перейти в другие дома, дабы освободить жилые помещения, а также он каждый день собирал со всех еду, чтобы немцы не страдали от голода и с дури не трогали жителей.

Конечно, не нравилось это буквально никому. Ему часто говорили, что мол «сам их приютил — сам и корми. И так жрать нечего». А он, осознавая всю полноту своей новоприобретённой власти (а в силу своего величавого, сурового и делового характера он сделал это запросто), спокойно угрожал непокорным жителям, что при одном его протянутом пальце в сторону этого дома все его жители будут приставлены к стенке и что этого пока не сделали со всеми только из-за него. Приходилось молчать.

Помимо остальных голодали и мы тоже. Всё ещё помню, как за двое суток сжевала только кусочек хлеба да маленько каши, а отец, который прадед, мог некоторые сутки не есть вообще, но он никому не жаловался, кроме меня. Лишь помню, как-то ночью, когда я в те самые два голодных дня не могла уснуть, он пытался меня усыпить и шептал:

— Ох и тяжело, доченька, трудно, — глухо вздыхал он, гладя своей большой рукой мои волосы, — говорят, что не живём, выживаем, страдаем. Будто впервой, будто войны до этого не было, и голода не было… — шептал он грубым басом, однако насколько он мог быть мягким, настолько им он и был, — тряпки, доча, не иначе. А я им как бы жизнь сохраняю. Сам скручиваюсь калачиком от голода, только в отличие от этих мужиков, которые не мужики вовсе, а бабы, не показываю этого. Тьфу на них!

Помню, что он меня в тот вечер поцеловал в лобик и тихо-тихо сказал на ушко: «Ничего, сдюжим».

После с каждым новым днём прадед стал пропадать где-то всё больше и больше, но взамен в ночь он начал таскать всякую всячину в подвал.

Опять вспомнилось кое-что. Вместе с бабушкой проснулась я посреди ночи от шума, зажгли свечи. Оказывается, отец в ночь уходил и, вернувшись, принёс с собой всякую церковную всячину. Среди этой всячины была и Семистрельная Богородица в золотой рамке. Видимо, этим она и привлекла отца.

Не описать выражение лица бабушки. Не то это было разочарование, которое и так наполняло её из-за того, что делал её сын, не то это было осознание отчаянности ситуации, которая вынудила отца так поступить.

Я слышала, как они говорили всю ночь. Тихонько, под одной единственной свечкой на кухне, зашторив окна, чтобы не дай бог кто-либо увидел.

Говорили они о том, что правильно, а что нет. Мать отца твердила, что есть кара божья, что есть карма, и что за такое отец будет наказан, если не богом, то людьми.

А отец твердил, что иначе никак. Очевидно было, что если не отец, то всех либо сослали бы по лагерям, либо просто пустили бы в расход. Селу нужен был такой спаситель, который стал козлом отпущения. Это самое необходимое зло.

А насчёт ворованного отец высказался отдельно, сурово, но с оттенком заботы, еле заметной, но такой искренней:

— Вот кончится война. Победят, если не наши, то эти. Что делать после? Нужно же на что-то жить. Надю кормить. Вас содержать. Понимаешь, мать?

Не помню, чем кончился этот разговор, но на следующий день бабушка отвела меня в другой дом, как она выразилась: «От греха подальше». Отец сказал мне на прощание, что так надо и что мы скоро увидимся.

Всё ещё сожалею, что его слова не сбылись. Когда в доме начался пожар, буквально вся деревня сбежалась и начала тушить его. А я, маленькая, лишь стояла испуганная в стороне и слушала истошные крики моего отца, твоего прадеда, горящего внутри дома и не имевшего возможности спастись. Такова кара.

Как помнишь, на пепелище я нашла лишь ту самую икону. Глаза её от сажи и растаявшей краски были злорадно прищурены, а улыбка дополняла этот взор. Семь клинков, семь бед не то из-за огня, не то из-за адских криков обнажились, сверкая при свете солнца. Кажется, я не забуду эту картину до самой смерти.

Потом прошли год за годом, нас освободили, и жизнь пошла своим чередом. Правда, довольно скудным. Со своими бабушкой и дедушкой я прожила до восемнадцати, после я вышла замуж за твоего деда, паренька из нашего же села. Кажется, он был единственным, кто из всего села не ругал моего отца. Как-то сказал: «Если б не он, то расстреляли бы нас всех ещё в сорок первом».

Жили бедно, тяжело. Но я всегда держала при себе эту икону и молилась ей: если я так страдаю за своего отца, то пусть я отстрадаю сполна за следующие поколения, а те живут счастливо.

— Как знаешь, Ванечка, всё-таки намолила, — закончила свой рассказ улыбкой бабушка.

Ваня, конечно, был шокирован этой историей. Мы опустим все его дальнейшие расспросы, заданные в основном от удивления, и поясним фразу бабушки о том, что она «всё-таки намолила». Жизнь Вани похожа на какую-то сказку: жил он с детства в ласке, любви и доброте, даже неким образом — в богатстве, а вырос умным, сильным и не обделённым удачей.

Даниил ДЕГТЯРЕВ,

11 класс Сузунская школа № 1